— Что если немцы отключат телефонную сеть? — поинтересовался Ильяз. — Как я узнаю, что надо запускать танкету?

— Запасная радиостанция у тебя есть? — спросил я.

— Есть.

— А почему ты про нее не подумал? Ставь быстрее, а я тут еще прогуляюсь.

Поднявшись на первый этаж, я прошелся по зданию. Разбросанные бумаги, разбитые в ходе эвакуации притолоки дверей… Даже у статуи Ленина кто-то умудрился отломить кусок мраморной подставки. Что они тут такого тяжелого таскали? Квартальную отчетность парткома вуза?

— Стой, кто идет?!

Прямо из кабинета с табличкой «Ректорат» навстречу мне вырулил ветхий лысый дедок в очках. В руках он держал двустволку, настолько обшарпанную, что можно было подумать, он добыл ее в музее охотничьего оружия. Если такой есть, конечно. Ее стволы и уставились мне в живот.

— Ну ка… покажь докУменты! Кто таков!

— А ты кто таков? — хотелось пошутить по поводу возможности выстрелить из такого экземпляра, но я не стал: а вдруг дед захочет проверить и у него получится.

— Я сторож местный. Меня оставили охранять имущество.

— Было бы что сторожить! — сплюнул я. — Все до последней пишущей машинки вывезли.

— А ты поди пришел проверить? Вчера тут уже шастали вот такие! Стащить хотел чего?

— Да. Пару бочек знаний, — усмехнулся я, но дразнить охранника больше не стал и показал ему документы.

Дедок улыбнулся, представился.

— Петр Васильевич я. Тебя как звать величать? А то я не рассмотрел.

— Тоже Петр.

— Тезка, значит.

Сторож убрал ружье, стал скручивать самокрутку:

— С табачком то нынче тяжко. Как думаешь, немцы завезут?

— Да, жди! Откроют тебе прямо в центре города универсальный магазин — заходи, отоваривайся.

Тезка засмеялся, потом закашлялся дымом.

— Да ты остряк! Нет, немец — культурная нация, я помню их по семнадцатому году, устраивались на Украине с умом.

Надо же… Второй раз веду эту беседу. Помнится ювелир в Житомире тоже готовился к приходу «культурной нации», почти теми же словами вещал.

— Покрошат они народу бесчисленно. Сначала евреев, а потом и до славян доберутся, — уверенно произнес я. — Так что сиди дома, в университет не шляйся, нечего тебе тут с ружьем делать. Эти разбираться не будут — стрельнут и поминай как звали…

— У меня официальный докУмент есть, — старичок потряс желтой бумажкой — От самого ректора! Алексей Никитович наказал всё сторожить!

— Подотрутся они этой филькиной грамотой. Говорю тебе, сиди дома! Подвал или погреб какой есть?

— Опять бомбить будут?

Не бомбить, а взрывать, но в детали я вдаваться не стал — лишь кивнул.

Подошел Ахметшин, отряхиваясь от паутины. Дед на него зыркнул, но ничего не сказал. Что могли — сделали. Может, и дойдет до него, что с немцами шутки лучше даже не пробовать устраивать.

Мы вышли на улицу и остановились на крыльце. Ильяз продолжал попытки избавиться от мусора.

— Ладно, пойдем, прогуляемся, надо встретиться с одним человеком, — сказал я и спустился со ступенек.

— А бочему вчера не бошли? — мой помощник засеменил рядом со мной, пытаясь подстроиться под мой шаг.

— Так вчера там и встречаться было не с кем, — объяснил я. — Может, и сейчас еще нет никого. Так что не бухти, успеешь еще належаться. Да и идти не особо далеко.

Хоть и не короткими, но всё же перебежками, мы добрались до нужного места за каких-то минут сорок, не больше. Хоть и рвануло сравнительно недалеко только однажды, но рисковать всё же не хотелось.

Явочная квартира была в обычном старом четырехэтажном доме. Вроде и от центра недалеко, но район какой-то глухой. Здание особо от налетов не пострадало: в парочке окон, стекол не хватало и они были прикрыты драной фанерой, а так терпимо. А с другой стороны, вид с фасада был пошарпанный, так что вряд ли немецкие квартирьеры вряд ли обратят на него внимание в первую очередь. Самое то для явки.

Мы поднялись на третий этаж и остановились перед старенькой дверью, на которую была привинчена маленькая деревянная табличка с полуосыпавшейся надписью «Е.М. Линкевич». Звонка не было и я постучал. Никакого условного знака, все эти «пять раз длинными и восемь короткими» хороши для кино, а в жизни бдительные соседи быстро обратят внимание на все эти шаманские бубны. Чем проще тем лучше.

Открыл нам высокий сутуловатый мужчина в возрасте сильно за полтинник, опирающийся на тросточку. Глянешь на лицо — типичный польский пан, с орлиным профилем и волевым взглядом. Он посмотрел на меня в приоткрытую дверь (цепочку не снял, осторожный) и неожиданно высоким голосом спросил:

— Вам кого?

— Я от Ираиды Матвеевны, насчет лука, — произнес я дурацкую фразу пароля.

— Лук кончился, — ответил он, — но осталось немного чеснока.

Нет, вот скажите, кто хоть придумывает все эти пароли про славянский шкаф? А ну попроси кто-нибудь этого Линкевича предъявить обещанный чеснок, а у него — ни зубчика? Или спроси адрес пославшей? Нет, друзья, все эти подпольные побегушки не для меня. Не на того учился.

Хозяин цепочку снял и нас впустил. Буркнул: «Разуваться не надо» и прошаркал дальше. Ну, мы за ним, не торчать же на пороге. Руку из кармана я не доставал, парабеллум с предохранителя снял еще на лестнице. Надо будет избавляться от этой привычки, а то с немцами и объяснить не успеешь, откуда трофей — гестапо, формальный допрос, и как особая честь — возможность самому выкопать могилку.

Прошли мимо комнаты, где я заметил сидящую на стуле яркую блондиночку в сереньком платье. Она вкручивала запалы в гранаты.

— Не подорвешь нас? — я тормознул, Ильяз толкнул меня в спину

— Уж будь уверен — обожгла меня взглядом женщина

Посмотрела, будто живого тигра в зоопарке без клетки встретила. Красивая, лет двадцать пять — двадцать семь, с аппетитными выпуклостями. Губы подведены, глазки тоже тушью обработаны. На губе справа такая родинка, “мама я женюсь”. Во времена Екатерины аристократки любили таки мушки на лице рисовать. Но эта нет, оригинальная.

— Я Соловей — придумал себе кличку — А ты?

— А я, “Проходите мимо, товарищ” — блондинка нахмурилась, приоткрыла газету на столе. Там лежал ТТ. Весело тут. Я пожал плечами, потопал дальше.

За столом на кухне сидел тип, который наверняка был по недоверчивости круче меня. Свой пистолет он держал на виду, а Линкевич, внезапно избавившийся от хромоты, стоял наготове с другим. Сидящего я видел на фото, Кудря его фамилия. Признал сразу, поэтому поздоровался, как и положено вежливым людям, пришедшим в гости:

— Здравствуйте, Иван Данилович. Я Петр.

На отчество он, конечно, не тянул, молод еще, наверняка и тридцати нет. Было в нем что-то такое вертлявое. То ли волосы волнистые, то ли брови домиком. Или странноватая полуусмешка тонких губ. Или взгляд какой-то наивный. Ну не знаю. Но вот трояк до зарплаты я бы ему не дал, почему-то у меня сложилось такое впечатление. Наверняка обманчивое. Говорили мне о нем как о парне грамотном и надежном. Так что выражение лица, скорее всего, было только способом маскировки.

— Здравствуйте. Максим. Называйте меня только так, — ответил он.

Голос у этого парня был мягкий, певучий. Небось, с Полтавщины откуда-то родом. Вот как заговорил он, так и выражение лица сразу поменялось, стало сосредоточенным. Артист, да и только.

Я, не дожидаясь приглашения, пододвинул к столу крепкий еще с виду табурет и сел напротив этого Максима.

— Поговорить надо, — сказал я, щелкнув в кармане предохранителем и после этого спокойно положил руки на стол.

Собеседник намек понял, тоже свой пистолет со стола убрал. Сзади прошаркал в другую комнату хозяин квартиры, а за ним протопал Ильяз.

Хорошо поговорили. Продуктивно, как говорят начальники. Кудря коротенько рассказал о своих планах. Видать, такие ценные указания ему дали. Так как меня интересовал Крещатик, то по нему он и доложился. Единственное, я ему посоветовал проводить взрывы во всяких конторах не тогда, когда там будут местные. А то потом те же фашисты начнут рассказывать о кровавых преступлениях большевиков, уничтожающих мирное население. Подумав, он согласился.